ГОЛОХВАСТОВ И АГЛИЦКИЕ МАНЕРЫ
Разговор это происходил в 1903
г. в усадьбе Покровское-Рубцово, куда Чехов приехал с
женой погостить у хозяйки - Зинаиды Григорьевны Морозовой - жены Саввы
Морозова. Савва Морозов финансировал строительство Московского Художественного
театра в Камергерском переулке, Чехов же был основным автором этого знаменитого
театра.
Чехов дачу смотрел, но не купил - побоялся, что замучает одышка - дача стояла
на холме. Но в гости к Морозовым продолжал ездить. Казалось бы - что общего у
утонченного писателя-интеллигента и фабриканта-"плантатора", на
текстильных предприятиях которого трудились почти 20 тысяч человек?
А общее было - и Чехов, и Морозовы принадлежали к одному культурному пласту.
Связывала их и фигура архитектора Шехтеля, который смолоду и по работе и в
жизни знал семьи Чеховых и Морозовых.
До того, как Покровское-Рубцово было куплено Зинаидой Морозовой, история его
была довольно затейлива. Но начнем, как говорили древние латиняне, "ab
ovo", что значит - с яйца, то есть с самого начала.
Земли престижного Звенигородского уезда всегда привлекали своей живописностью.
С постройкой железных дорог в конце XIX века подмосковные местности стали
рекогносцировать поновому. Так появилось "Рижское направление", то
есть земли вдоль полотна Московско-Виндавской (теперь Рижской) железной дороги.
На Рижском направлении имеются подлинные архитектурные достопримечательности
- Архангельское, Николо-Урюпино, а далее Новый Иерусалим и Волоколамск.
Лесистые и обрывистые берега речек Истры, Малой Истры, Баньки и Синички
вдохновили многих русских художников-пейзажистов, включая Левитана.
Таким образом, можно представить, что для владельцев недвижимости "по
Рижскому направлению" уже само путешествие в свои вотчины было ликующей
увертюрой к радостям отдыха.
Село Рубцово было известно с XVI века. В конце XVII века владельцами его стали
Нащокины, и по заказу одного из них - Николая Михайловича - в 1745-1748 годах
была построена в стиле барокко церковь Покрова Богородицы, после чего к
названию села Рубцово прибавилось звучное имя "Покровское". Вскоре
рядом с селом возникла усадьба. На момент Генерального межевания в 1760-е годы
в усадьбе имелись: каменный господский дом со службами, два сада регулярных,
конский завод с "немецкими и аглицкими" лошадьми, мельница и
маслобойня.
От Нащокиных имение перешло в собственность родов Голохвастовых и Змеевых, а в
1786 году целиком попало в руки Павла Ивановича Голохвастова, который был
"угрюмый, скупой, но чрезвычайно честный и деловой человек",
"старинный столбовой и очень богатый русский барин".
Дворянский род Голохвастовых, несмотря на комичность фамильного имени (слово
"голохваст" означает бахвала, хвастуна, пускающего пыль в глаза), был
известен с XIV века, по преданию происходил из Литвы и дал России немало ярких
личностей - государственных людей и писателей.
Павел Иванович Голохвастов благоустроил усадьбу. В гости часто наведывались
родственники. Племянник жены Голохвастова, знаменитый публицист Александр
Герцен писал в своих мемуарах "Былое и думы", что его возили
погостить в Покровское-Рубцово с младенчества: "Небольшое село из
каких-нибудь двадцати или двадцати пяти дворов стояло в некотором расстоянии от
довольно большого господского дома. С одной стороны был расчищенный и
обнесенный решеткой полукруглый луг, с другой - вид на запруженную речку ...
Дом (...) был очень хорош: высокие комнаты, большие окна и с обеих сторон сени
вроде террас. Он был построен из отборных толстых бревен, ничем не покрытых ни
снаружи, ни внутри, и только проконопаченных паклей и мхом. Стены эти пахли
смолой, выступавшей тамсям янтарным потом".
Трепетная природа Покровского-Рубцова будоражила душу Герцена еще долго. Прожив
больше 15 лет в Лондоне, Герцен вспоминал "дубравный шум, беспрерывное
жужжание мух, пчел, шмелей... и этот травянолесной запах, насыщенный
растительными испарениями, листом, а не цветами... которого я так жадно искал и
в Италии, и в Англии, и весной, и жарким летом и почти никогда не
находил". И не мудрено - запахи нашего детства остаются в самом детстве.
Но тем, кто рос в Подмосковье - не надо разъяснять, о чем хотел сказать Герцен.
Собственно, и жить за городом горожане рвутся во многом из-за этого
импрессионизма, пытаясь ощутить вновь и вновь свое сродство с природой.
Когда Павел Иванович Голохвастов умер, то в 1822 году его сын Дмитрий Павлович
получил Покровское с окрестными деревнями и 254 души крестьян. Площадь имения
была серьезной - 660 десятин, или посовременному, 600 гектаров. Из них 13 гектаров было
собственно под усадьбой (барским домом, хозяйственными постройками, фруктовым
садом и огородами), 83 гектара под пашней, 29 - под сенокосами, 54 - под
пастбищами и 400 под лесами и кустарниками.
Дмитрий Павлович Голохвастов имел представительную наружность, по словам своего
кузена Герцена, был "блондин с британски-рыжеватым оттенком, с
светло-серыми глазами, которые он любил щурить и которые говорили о
невозмущаемом штиле души". Его гувернер француз Маршаль считал его лучшим
учеником, мать - лучшим сыном, дядя - лучшим племянником, а начальник - лучшим
чиновником.
Человек он был, с одной стороны, вострый умом, интеллектуал - начинал
государственную службу в коллегии иностранных дел и закончил на высоком посту
попечителя московского учебного округа. С другой стороны, писательствовал в
свободное от службы время - сочинял исторические опусы да баловался
критическими статьями. Фантазия его, стало быть, была чрезмерно развита.
Этот "фантазийный" настрой сказался на судьбе имения. Д.П.
Голохвастов как-то поехал за границу, посетил Лондон и Париж. И всё-то он
подмечал и запоминал - ведь, русский человек быстро восприимчив к хорошему. Его
наблюдения за европейской жизнью быстро привели к мысли, что наше российское
житье-бытье неплохо бы окультурить и подтянуть к цивилизованным стандартам.
Деньги у Голохвастова имелись, и он начал техническую революцию со своей
усадьбы.
Классический стиль английских поместий с идеальными газонами, регулярными
парками и атмосферой покоя и благоденствия стал путеводной звездой для
Голохвастова. Современник писал, что Д.П. Голохвастов вернулся из заграницы
"вооруженный планами девонширских ферм и корнвельского конского завода
(английские графства Девоншир и Корнуолл славились образцовой постановкой
агрикультуры - Е.С., Г.У.) в сопровождении английского берейтора и двух
огромных породистых ньюфаундлендских собак, с длинной шерстью, с перепонками на
лапах и одаренных невероятной глупостью. Морем плыли сеяльные и веяльные
машины, необыкновенные плуги и модели всяких агрономических затей".
Короче, хозяйство в Покровском-Рубцове быстро перевели на заграничный лад, и
владелец показывал гостям поля, засеянные клевером, конский завод,
сельскохозяйственные машины и водоподъемник на пруду.
Соседи дивились, делали из посещения Покровского-Рубцова своеобразный
аттракцион, но следовать примеру Голохвастова никто не спешил.
Англомания Голохвастова получила наивысший градус в обожании племенного скакуна
по прозвищу Бычок - "первейший рысак по бегу, красоте, мышцам и копытам не
только Москвы, но и всей России". Он обожал Бычка наравне со своими
детьми. Англомания Голохвастова проявилась и в том, что подобно английским
помещикам, у которых на стенах висели изображения коров-медалисток и
хряков-призеров местных сельскохозяйственных выставок, Дмитрий Павлович украсил
свой домашний кабинет портретами Бычка, писанных маслом и акварелью -
"Бычок был представлен в разных моментах своей блестящей жизни: в стойле,
где он провел свою юность, в поле - свободный, с небольшой уздечкой; наконец,
заложенный едва видимой невесомой упряжью в крошечную коробочку на полозьях, и
возле него кучер в бархатной шапке, в синем кафтане". В особой стеклянной
витрине в кабинете Голохвастова стояли серебряные кубки работы знаменитой фирмы
Сазикова - эти кубки знаменовали успехи Бычка на скачках.
С 1849 года, когда Дмитрий Павлович умер, усадьбой 40 лет владел его сын
Дмитрий. Он был Звенигородским уездным предводителем дворянства. В имении
велось большое хозяйственное строительство. В 1890 г. после его смерти
усадьба стала хиреть. Частями ее стали сдавать в аренду. В 1891 году
управляющий предлагал ее купить под психиатрическую больницу Московскому
губернскому земству. Земство долго не могло решиться на покупку.
И
тогда, в 1892 году, нашлась покупательница весьма решительная. Ею стала
московская миллионерша Зинаида Григорьевна Морозова, муж которой, Савва
Морозов, прославился своим необычным поведением на всю Москву. Чего стоила
только женитьба Саввы - он увел 18-летнюю Зинаиду у собственного двоюродного
племянника, добился развода и заставил всех родственников считаться со своим
выбором.
В год покупки Покровского Зинаиде было всего 25 лет и у нее было двое малышей -
сын Тимофей трех с половиной лет и двухгодовалая дочка Маша. У молодой четы
была дача на Киржаче, неподалеку от их орехово-зуевских фабрик, но она не
вполне устраивала Зинаиду из-за удаленности и сырого климата (болели дети). А
поскольку в 1890-х годах продажа "оскудевающими" дворянами своих
подмосковных имений приняла массовый характер, то Зинаида стала присматривать
что-то подходящее.
Этим подходящим стало Покровское-Рубцово. Причем Зинаида купила не все 600 гектаров, а только
собственно территорию усадьбу - 47 гектаров без угодий. Это было и экономичней,
и бесхлопотней - она не собиралась там заниматься хозяйством. Пашню и сенокосы
выкупили крестьяне, лесной массив кто-то еще - под дачи или на дрова...
Покровское-Рубцово предназначалось только для отдыха семьи. Добавим, что помимо
Покровского, Зинаида вскоре обзавелась имением "Новый Мисхор" близ
Ялты в Крыму, а когда дети выросли, отдала Покровское старшему сыну Тимофею, а
себе купила имение Горки (где после ранения в 1918 году поселился глава
советского государства В.И. Ленин, поскольку усадьба была оборудована по
последнему слову техники).
Морозова, обладая художественной и романтической натурой, мечтала о
"дворянском гнезде", где могли бы собираться художники и литераторы.
Престижно иметь представителей искусств в числе своих друзей и
покровительствовать им, создавая условия для творчества. Выбор на
Звенигородский уезд пал не случайно. Часто бывая с мужем в усадьбе сестры
Саввы, Анны Тимофеевны Карповой, Филатово, по делам созданного Морозовыми
ремесленного училища для крестьян, Зинаида завела дружбу со многими
местными помещиками - владельцами старинных имений: Долгорукими, Шереметевыми,
Гудовичами.
Помимо желания создать себе престижный круг общения, покупка
Покровского-Рубцова имела и культурные мотивы. В мемуарах, написанных уже в
1930-х годах потерявшей абсолютно всё имущество Зинаидой Морозовой (а накануне
революции 1917 года только стоимость принадлежащих ей акций и паев превышала 5
млн. рублей или по современным масштабам более 100 млн. долларов), она
упомянула о разговоре со знаменитым русским государственным деятелем Сергеем
Юльевичем Витте. Витте, назначенный министром финансов, приехал осмотреть
фабрику Морозовых и завтракал в доме Саввы и Зинаиды. Зашел разговор о предках,
и Зинаида сказала министру: "Я вот жалею, что у меня не было предков из-за
старинного имения и старых портретов, которые я страшно люблю, и меня всегда очень
удивляла эта любовь. Я никогда не жила в таких имениях, только знала о них по
литературе, но мне кажется, что моя "душа" когда-то там
жила...".
Жена поэта Бальмонта, дочь московского купца Андреева, писала, что покупая
старинные усадьбы, "новые собственники" устраивались поразному:
"Некоторые сносили старые дома, строили себе в новом вкусе более
комфортабельные; другие, любители старины, тщательно возобновляли старые
постройки в том же стиле, расчищали только старинные парки, подсаживали деревья
и кустарники тех же пород, возобновляли в том же виде цветники".
Продав угодья и оставив себе только усадебную часть прежнего поместья
(литературоведы считают, что именно наблюдения за покупкой Покровского-Рубцова
вдохновили Чехова на создание "Вишневого сада"), Зинаида взялась за
реконструкцию двухэтажного усадебного дома, выстроенного еще в конце XVIII
века. В уединенном Покровском она попала под влияние его величественных
коринфских колонн, классических пропорций здания, старинного регулярного парка,
"английского" стиля служб и конного двора. Сам облик старого имения
требовал следовать традициям. А если их не было, их искусственно создавали.
Бережно сохранив "голохвастовский" фасад в стиле классицизма - с
четырехколонным портиком, Зинаида решила сделать начинку абсолютно новой, с
учетом новейших требований техники и дизайна. Воплотить в жизнь идеи богатой
заказчицы в 1900 году был приглашен Франц Осипович Шехтель, который был к тому
времени уже своим человеком в семье Морозовых - он делал проект их
англоготического особняка на Спиридоновке, работал по заказам председателя
Нижегородского ярмарочного комитета Саввы Тимофеевича Морозова по постройке
павильонов в Нижнем.
Сближало и то, что и Шехтель и Морозовы принадлежали к одному поколению и
трепетно лелеяли свою тягу к английской культуре. Савва Морозов стал англоманом
после поездки в Англию в 1887 году, когда он побывал в Манчестере и Кембридже,
чтоб изучить новые текстильные технологии производства. Вернувшись в Россию,
Савва увлекся английской литературой - романы Вальтера Скотта читал в
оригинале. Когда Зинаида затеяла постройку "нового московского чуда"
на Спиридоновке в стиле английской готики - препятствий ей не чинил, а
созданием этого фантастического дома продлил романтический период их любви, которой
и сам тогда был охвачен. Английские культурные предпочтения Морозовых были
хорошо известны в Москве и оказывали влияние на вкусы других предпринимателей.
Еще отца Саввы Тимофеевича - Тимофея Саввича за глаза называли
"англичанином" за любовь к производственной и бытовой культуре
"Туманного Альбиона": на Никольской мануфактуре издавна работали
английские специалисты, а район рядом с фабрикой, где жили инженеры,
назывался "Англичанкой".
Шехтель разделял пристрастие заказчицы к "английской классике". Кроме
особняка на Спиридоновке, он использовал мотивы английской готики при создании
ансамбля в рязанском имении железнодорожных магнатов фон Дервизов (1893),
спроектировал готическую дачу для И.В. Морозова в Петровском парке (1895),
создал "викторианские" интерьеры в московском особняке А.В. и С.В.
Морозовых в Введенском переулке.
Зинаида последовала примеру своих давних знакомых - Якунчиковых и Саввы
Мамонтова, которые сохранили во Введенском и Абрамцеве старинную обстановку
помещичьего дома, восприняв ее как музейную ценность. Издавна эти усадьбы
считались литературными и культурными центрами, и новые хозяева эту традицию
поддерживали.
Не трогая архитектурный ансамбль и вековой парк, Морозова поставила перед
архитектором задачу спроектировать новые интерьеры комнат. Работающий в те годы
с Шехтелем Е.И. Бондаренко, вспоминал, как вся мастерская работала над заказами
Морозовой, "придумывавшей как бы пышнее окружить свою жизнь" и эта
работа дала возможность осмыслить применение разных художественных стилей.
Сам Шехтель много путешествовал по Европе, знал языки, имел богатейшую
библиотеку, откуда черпал много идей. Во вкусах московских купцов он подметил и
поддерживал одну тенденцию: "Им нравилось, надев западноевропейский
смокинг, подниматься по широкой парадной лестнице из темного дуба готического
вестибюля, скопированного (в уменьшенном размере) с Виндзорского замка".
Простор для творчества давало Шехтелю и то, что заказчики его не имели
стеснения в средствах, и строительные работы, особенно отделочные, выполнялись
первоклассными мастерами.
В 1900 году проект перестройки Покровского-Рубцова был утвержден Зинаидой, и
работы пошли полным ходом. Шехтелю пришлось сохранить принцип дворянской
классической усадьбы - анфиладность комнат (все были проходными). Одновременно
он, следуя канонам модерна, каждую комнату проектировал как "отдельный
мир", где все было подчинено законам красоты и комфорта. Очевидно, что
Морозова принимала живейшее участие в творческом процессе. К этому времени она
обрела жизненный опыт и превратилась в светскую даму. Князь Щербатов говорил о
ней как о женщине "большого ума", Станиславский после беседы с ней
писал Чехову: "Говорила умно и тонко".
Для нее Шехтель создал не просто "museum" усадьбы в
"английском" стиле, а уютный жилой загородный дом, в котором
предполагалась насыщенная духовная жизнь, и в то же время росли и воспитывались
дети, и было место для семейного отдыха и уединения каждого.
Войдя в дом, посетитель оказывался в холле, куда свет попадал через окна,
заключенные в витражи с изображением диковинных цветов. Стилизованный цветочный
орнамент обрамлял оконные проемы. Деревянная лестница вела на второй этаж.
Извилистые линии, как цветочные стебли и листья переплетали перила. Светильники
на лестнице представляли с ней единую композицию. По моде того времени
установлены живые пальмы и другие растения в кадках. В холле множество низких
диванов. В центре декоративный камин с майоликовыми вставками. На темном комоде
резная фигурка орла - излюбленный Шехтелем готический мотив.
Поднявшись по лестнице в парадную гостиную, гость вновь попадал в романтическую
атмосферу. Витражные окна создавали волнующие цветные полутени, навевая
поэтические образы и литературные ассоциации. На рубеже веков "магия"
стекла как грани двух миров обыгрывалась в поэзии. "Не дышит ли там
Красота, в мерцании мира и лени? Всхожу, - и бледнеет мечта, к печали ведет
высота, за ярким окном пустота, - меня обманули ступени. Все дремлет в немой
полумгле, и только на мертвом стекле играют бездушные тени", - писал К.
Бальмонт.
Для Шехтеля, который тщательно продумывал каждую деталь интерьера, витражи
стали возможностью создать иллюзию хрупкой преграды между внешним миром и миром
дома. В витражах воплотились принципы модерна - сочетание полезного и
прекрасного, функциональность и эмоциональность. Цветные стекла создавали в
гостиной яркие пятна, меняющиеся в течение дня - комната выглядела каждый раз
иначе. Световые блики преломлялись в извилистых линиях потолка. Растительные
орнаменты повторялись на изразцах двух каминов, украшавших гостиную. Угловые
низкие диваны с наддиванными полками, на которых стояли майоликовые вазы и
фотографии в резных деревянных рамах, располагались в разных частях гостиной,
создавая "зоны общения". Огромный ковер с растительным узором
спускался по стене от потолка до пола, захватывая низкий диван без спинки.
Каждый предмет представлял собой часть целого, единой композиции.
Для интимного разговора, сокровенной беседы часть гостиной с маленьким столом и
уютными стульями была отделена стилизованной резной решеткой. Мягкое
искусственное освещение высвечивало размещенную на стене картину-аппликацию в
средневековом духе. В простенке стоял рояль, довершая впечатление дома
любительницы искусств.
Гости жили в Покровском, ничуть не стесняя хозяев. Сюда запросто ездили и
Чехов, и Шаляпин, и академик архитектуры Соловьев. Наличие гостей в усадьбе не
меняло распорядка дня хозяев. Шехтель спроектировал расположение комнат так,
что дом делился на "светскую" часть и "семейную половину".
В парадной гостиной каждый предмет являлся произведением искусства и его
местоположение было определено архитектурным проектом. В домашней же части
дома, скорее, царила патриархальная обстановка, свойственная быту купеческой
семьи: скромная маленькая столовая, кабинет хозяина, спальня хозяйки с будуаром
и туалетной комнатой, детские. На стенах - иконы, на небольших столиках у
кроватей - семейные фотографии. И везде - живые цветы.
Выйдя на балкон, можно было увидеть уходящую вдаль дорогу. Перед домом росли
розы. Извилистые дорожки спускались вниз с холма, огибая посадки жасмина и
сирени. Позади дома начинался регулярный парк с тенистыми липовыми аллеями,
озером. Пересечения аллей заставляли вспомнить о том прошлом, которым жила эта
старинная усадьба. Покровская церковь стояла рядом, и звон колокола оглашал
окрестности в престольные праздники. На конном дворе держали верховых и ездовых
лошадей. На станцию надо было ездить две версты в Ново-Иерусалим. Там получали
почту, газеты, закупали продукты.
Зинаида Морозова обожала Покровское-Рубцово, ставшее местом ее молодости,
страстной супружеской любви, рождения детей. Из Парижа писала: "Я хочу в
Покровское, только не в Москву". В Покровском же она пыталась спрятаться
от душевной тоски, когда счастье стало призрачным и зыбким. Увлекшись
Художественным театром, а затем его примой - актрисой Андреевой, Савва Морозов
все меньше времени проводил дома с семьей. Даже рождение маленького Саввушки не
возвратило благополучия в эту семью. Семейное равновесие окончательно рухнуло в
1905 году, когда Савву нашли мертвым в отеле в Каннах, куда Зинаида увезла его
лечить от депрессии.
Причина смерти Саввы Морозова осталась тайной. Следствие не смогло установить,
покончил ли бизнесмен жизнь самоубийством - были улики к тому, что Морозова по
политическим мотивам застрелили соотечественники. Вернувшись из Франции и
похоронив мужа, Зинаида Григорьевна приезжала в Покровское с детьми, но
опустевшая без хозяина усадьба больше не приносила радости.
№ 9 (43) 2003 НОВЫЙ IНОСТРАНЕЦ
Елена Савинова, Галина Ульянова
Исторические фотоиллюстрации
Михаила Золотарёва
Веранда усадебного дома